ИКАР

Надменно сплюнув на перрон
Икар вошел. Уже
начало есть, Икар. И он
нащупывал сюжет.

Все есть - и красная строка,
и рельсовый мотив,
и эта «Красная стрела».
Летит, Икар, летит!

Он мог бы в облаках витать,
но это не о нём.
Цыц, Архимеды! Он и так
Весь мир перевернёт.

И будет мир как будто сад,
и будет сад в плодах.
Да будет так, да сбудется,
о да, Икар, о да!

Но кто он? Может быть никто,
молокосос, щенок?
Он курит у окна при том,
что тут запрещено.

И проплывают в темноте
ничтожные огни:
друзья, поклонницы и те,
кто недооценил.

Всё зачеркнуть и так начать -
он молод, это да, -
но не какой-нибудь на час,
он раз и навсегда!

Дерзай и будешь знаменит,
так N ему сказал.
А злая ложечка звенит:
как знать, Икар, как знать…

ЛЕГИОНЕР

Из кожаных ремней доспех,
и медный в перьях шлем,
и меч мой, верящий в успех,
и никаких поэм.

Ни слов, ни стона. Я немой
и потому не лгу.
Шагаю: в венах икры ног,
и веночка на лбу.

И ни поэм, и ни проблем –
победа или прах!
Шагаю: шлем на голове,
калиги на ногах.

Пусть нервен путь, неровен пульс,
пусть имя – Легион,
я разбираюсь, раз берусь,
в том, для чего рожден.

Я ничего себе не мнил,
но мой полет высок.
Предвижу призмы Пирамид
и труп мой, лбом в песок…

Шагаю – пыль, погибну – миг,
не стой и не смотри.
Сияй, мой Город на семи,
мой абсолютный Рим!

МАРСИЙ

Во время оно, то есть миф,
где горы лес теснят,
где обитают стаи нимф,
жил Марсий, то есть - я.

Я жил среди любых зверей,
в среде синиц-задир,
великий трагик сам себе
и сам себе сатир.

Кипела жизнь в лесах у гор,
терял Макар телят,
невинность нимфы, кто чего
тут только не терял.

Иной и жемчуг не хранит –
хватает, мол, добра,
но кто-то флейту обронил,
и кто-то подобрал.

Был не с руки и не сродни
воздушный инструмент,
но я сказал себе: Сатир,
бери и дуй, амен.

И дул, и вышло хорошо,
и нарастала страсть,
шло время, я же перешел
в иную ипостась.

Был мир. И не было границ
предмету мастерства.
Я ликовал, я грыз гранит,
я бросил вызов – Вам!

Вы олимпиец, Апполон,
а я, в конце концов,
Ваш верный ученик! Но он,
с классическим лицом,

молчал на все мои «прости»
и, соответственно,
семь шкур, педант,
семь шкур спустил,
поскольку столько нот.

Красавец, эталон, садист,
мой бог, он так играл!
Чем провинился я, сатир?
Я честно проиграл.

Я никого не оскорблял,
за что же он убил?
За то, что тихо и без клятв
я флейту полюбил.

Лежала флейта – не извне,
проста и негруба,
лежала флейта, да –
так нет, поднес её к губам.

Я не борец, я лишь сатир.
Богам отдайте миф.
Да, не как все и не статист,
но короток наш миг.

Вот Жизнь и Смерть, вот потолок,
вот – можно, вот – нельзя.
Бессмертны:
Флейта,
Апполон
и Марсий, то есть – я.

ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ

Без доказательств и причин,
беззвучный как перо,
за гранью точных величин,
на рубеже миров

летит Голландец. Он – фантом,
но всё-таки летит.
Непостижимый как никто
и как никто один.

Неутомим и невредим.
Изгой или бунтарь?
Откуда и куда летит?
Откуда. И куда.

Прямолинеен как беда,
и ветры нипочём.
Ничем твой вечный капитан
уже не омрачён.

Когда забрезжит материк,
и не охватит взгляд,
то матерись, не матерись,
а это – не земля.

В краях иных идей, веществ,
средь эфемерных скал
что ищешь ты? Что вообще
в таких краях искать?

На выбор: слава, суицид,
Любовь и просто жизнь,
но суетись, не суетись,
а это – миражи.

В твоём загадочном Нигде
реален лишь полёт.
Лети, Голландец, как летел.
И – каждому своё!